Признаюсь сразу, что писалось трудно. Слова упорно не ложились ровно, а роились в голове, как августовские мухи. Никого не хотелось пускать в свое материнство – как будто натопчут. Но я попробую.
Это было просто вступление. Теперь о сыне. Мне очень хочется, чтоб все было не зря. Чтоб не просто так он появился в нашей жизни, и мы в его тоже. Буду стараться обо всем по порядку.
Жила семья, жила не тужила. Мама, папа, сын да дочка. Жизнь текла размеренно. Были в этой жизни разные моменты – хорошие и плохие. Один плохой момент семья пережила, но помнила всегда. Была у кровного сына проблема со здоровьем, выплыла она за один день и здорово ударила по мальчишке. А ему 13, возраст самый неподходящий. Надо бы авторитет у сверстников зарабатывать, а тут… . Пришлось папе вставать рядом и в школе, и во дворе. Но прошло время – прошла болезнь. Почти. Совсем и не заметно. Парень вырос, мужик уже. Но вот мысль одна не давала маме покоя – а если некому встать рядом? Некому сказать: «Только тронь его! Будешь иметь дело со мной… » Кто защищает тех, кого предали сразу, только родив? Может, защитим еще кого-то? Кому больно и страшно, над кем смеются и обзывают… Мама стала смотреть базы. И деток с заячьей губой, и с невыросшими пальчиками. Время шло. Папа тихо подглядывал в монитор, но молчал. Вопросов не задавал. И вдруг среди таких разных детских лиц мелькнуло свое – с фотографии смотрел сын. Кровный, только 3 лет. Как будто из семейного альбома без спроса выкрали фото и напечатали в базе. Схожесть была необыкновенная, один в один. «Эка, какой гриб-боровик», – удивилась мама. Конечно, мама смотрела дальше, листала другие фото еще не один день, но каждый вечер возвращалась обратно к этому. Пусть говорят, что не надо смотреть базы раньше времени. Надо. Смотрите. Они ждут. А дальше все завертелось ураганом. Папа сдался сразу. Правда, звонок в опеку всех расстроил – диагнозы звучали как смертный приговор. Папа пошел на попятную – не потянем. Но решили, что документы собираем все равно, а там посмотрим. Занятия в ШПР пылу поубавили. Рассказы бывалых мам на форумах тоже разнились. В душе у мамы была сумятица, и у папы, наверное, тоже. Но виду никто не показывал. А тем временем пришел Новый Год! И праздничные хлопоты затмили все. Ёлка, подарки, оливье… И вдруг как гром среди ясного неба – а мальчишку-то на иностранное усыновление отдают! Увозят парня немцы. Вроде и камень с души, хорошо ведь у немцев там, почти рай. Но точит что-то все равно – вроде бы парень уже и свой. Тем более, кровать детская уже стояла в кладовке, и горшок тоже. Но новогодние желания никто не отменял. Куранты били, салют гремел. Поднимая бокал, мама просила сына. И папа что-то просил, похоже, то же самое. Утром 1 января маме не спалось. Посуду мыть не хотелось. делась мама и пошла в церковь. Город как вымер, ни души. Просила мама у Богородицы: «Дай рабу твоему самую лучшую маму… » Небо было открыто, телеграмма получена. Прошла пара дней, и пришла новость – не берут его немцы! «Ну поедем, просто посмотрим», – упросила мама папу.
Опека оказалась очень контактной, договорились о приезде. До дома ребенка 400 км. Выехали рано, в 4 утра. Такой луны никогда не бывало. Она висела как огромный фонарь Божий. Ехать можно было без фар, так было светло. Словно наверху боялись, что без света собьются с пути. Ехали молча, каждый в своих думах. Нервы на пределе. Направление получили быстро. Вот и дом ребенка. Маленький кабинет. Главврач читает диагнозы, но мозг отказывается принимать информацию. Скорей бы уж привели мальчишку. В коридоре кто-то затопал. Дверь широко распахнулась, и он вошел. На маму даже не взглянул – поди, очередная тетка из опеки. А вот на папу он сразу забрался. Он поедал папу глазами, трогал каждым пальчиком, впивался слухом и обонянием. А папа таял. Папа просто нюхал чужого детеныша. Итог, думаю, ясен – согласие было подписано.
Мне очень хочется, чтобы написанное мною помогло кому-нибудь. Даже хотя бы одному такому же мальчишке, как мой Владик. Диагноз наш звучит страшно – у него гидроцефалия. Головушка наша смешная и несуразная, и мы к тому же еще неловкие и косолапые. Но он живет обычной жизнью. Мы ходим в детский сад, любим мультики, пиццу, деремся с сестрой, играем с собакой. И у нас ничего не болит, нас ничего не беспокоит! Конечно, мы контактируем с нейрохирургами. И операцию нам сделали по весне, и будет еще одна. Но это все планово. Признаться, надо было прооперировать его давно, но кому они там нужны… Из ограничений в его жизни – нельзя кувыркаться. Да, еще не получается на велосипеде двухколесном ездить и на одной ноге стоять не можем. Но это такие мелочи, в жизни совсем не нужные. Он был с нами на море, путешествует с удовольствием. Ест всё и везде, в самолете без проблем. Уже начинает читать слоги. Еще поет хорошо, его взяли в хор мальчиков. По выходным бассейн с папой. В школу пойдем обычную, и пусть только кто-то посмотрит косо – порву.
Я боюсь агитировать бездумно хватать тяжелых детей. Но им там так плохо. Бывают у нашего мальчика минуты откровений – ох, сколько ран на маленьком сердечке. Все помнит. Все ценит. Только сделайте этот шаг ответственно. Мой Владик так искренне радуется всему: каждому знаку внимания, покупке, билету в цирк, игрушке, простой заботе, что иногда чувствуешь себя Дедом Морозом. И ведь это совсем не трудно – отодвинуть свои взрослые, важные только вам дела, хоть на чуть-чуть, и посмотреть вокруг себя. Он так и говорит: «Я все смотрел в окно, а ты не ехала… » Их так много там смотрит, таких большеголовых, косоглазых и косолапых. Рожденных нами, взрослыми тетками, куда-то бегущими, чем-то занятыми. Каждый сам решит, сможет или нет. Но я надеюсь, что все в жизни моего мальчика сложится. Что впереди еще много трудностей, я не сомневаюсь. Школа, переходный возраст – боюсь даже загадывать. Прошу сил у Бога. Дорогу осилит идущий. Верю, выйдет из моего Щелкунчика принц. Годам к двадцати всяко, а? Дожить бы.
