В январе мы с Димой проходили комиссию для подтверждения инвалидности. Кто хоть раз с этим сталкивался — знает, что обычно в такой комиссии сидит человек, который будет задавать вам каверзные вопросы, как-то сомневаться в целесообразности установления вам этой инвалидности…
Ожидая своей очереди в коридоре психоневрологического диспансера, я слушала рассказы о очень строгом враче, который, ну прямо, заваливал всех. И вот нас с Димой позвали в кабинет. Не успела я собрать все пакеты с одеждой (в гардероб приняли только куртки, а все остальное, включая обувь в пакете и дутые штаны ребенка, наотрез отказались) и зайти, как увидела такую картину. Дима влетел в кабинет, подбежал к сидящему пожилому врачу (тому самому строгому) и начал его обнимать. А так как я минуту замешкалась в коридоре, а зайдя в кабинет, еще искала место, где бы мне пристроить свои вещички, Димон вдоволь заобнимал лысоватого, растеренного врача)
Через минуту мы уже выходили из кабинета, а в коридоре нас встречали удивленные лица ожидающих. «Все нормально, мы прошли!», — отвечала я, сама не до конца понимая, что произошло в кабинете. Лишь приехав домой и, прокрутив в голове все происходящее, я поняла, что нас фактически ни о чем и не спрашивали, быстро подписали документы и отправили домой.
Я и правда восприняла эту ситуацию, как чудесное действие Диминых обнимашек. Ведь два года назад, в том же самом психоневрологическом диспансере мы проходили первую для Димули врачебную комиссию вне детского дома. Три часа хождения по разным кабинетам, сидения в длинных узких коридорах, белые халаты сделали свое дело. Мало того, что последний час Дима вошел в ступор и мало реагировал на задания врачей, когда мы оделись, чтобы ехать домой, мой сын не смог идти. Такое ощущение, что ноги у него стали ватные, он просто обмяк и молча смотрел на меня стеклянными глазами. Кое-как донесла я его до такси. Дома он даже не стал обедать, выпил стакан молока и уснул. Я тогда интуитивно подумала, он так сильно испугался, потому что решил, что его снова в систему отдаем. Но ведь уже больше года прошло после ДД, он до сих пор ночью спит со мной, мы каждый вечер проговариваем с ним, что «Дима дома, у Димы есть мама, папа, Рома, Даша, Саша…, даже кошек и собак не забываем перечислить». Неужели четыре года в ДД — это такая душевная травма, которую он помнит до сих пор?
За три с половиной года Дима очень изменился. Помимо того, что он очень подрос (с 92 до 110 см), он уже начал проявлять свою индивидуальность, право выбора, ну и конечно использовать свою сильную сторону — обнимашки) Дима прекрасно понимает, что если вовремя поулыбаться и пообниматься, то можно избежать наказания за проделки, и не только дама, но и в саду. Первое время мы называли его «Димулька — обнимулька», сейчас же он у нас «Хитрый Дмитрий».
Димины обнимашки, мне лично, поднимают настроение, настраивают на добрую волну. Я даже стала замечать, как сама при встрече начинаю обнимать дорогих мне людей. Старшие дети, приходя со школы, зовут с порога Диму пообниматься с ними. А муж как-то правильно заметил, что Дима – это наш семейный антистресс)
Оставить комментарий